хрупкая вселенная
пульсирует.
1992
Слова стекают сквозь бумагу,
словно бесконечный дождь,
они стекают, исчезая,
скользя сквозь лабиринты звезд.
Волны грусти, всплески грез
плывут сквозь мой открытый мозг,
легко завладевая мной...
Джай Гуру Дэва Ом
Вам не изменить мой мир...
Призраки разбитых солнц
танцуют, словно миллионы глаз,
они зовут все дальше, дальше,
туда, сквозь лабиринты звезд.
Мысли, словно беспокойный ветер,
вдруг попавший в плен,
они бесцельно, слепо бьются,
блуждая в лабиринтах звезд.
Джай Гуру Дэва Ом
Вам не изменить мой мир...
Земных теней затихший смех,
он вновь звенит, звенит во мне
и увлекает за собой.
Любовь не знает смерти и границ,
она вокруг, она сияет,
словно миллионы солнц,
она зовет все дальше, дальше,
туда, сквозь лабиринты звезд.
Джай Гуру Дэва Ом...
Words are flying out
like endless rain
into a paper cup,
They slither while
they pass,
they slip away
across the universe.
Pools of sorrow,
waves of joy
are drifting through
my open mind,
Possessing and
caressing me.
Jai Guru Deva Om
Nothing's gonna
change my world...
Images of broken
light
which dance before
me like a million eyes,
That call me on and
on
across the universe,
Thoughts meander
like a restless wind
inside a letter box,
They tumble blindly
as they make
their way across the
universe.
Jai Guru Deva Om,
Nothing's gonna
change my world...
Sounds of laughter
shades of earth
are ringing through
my open ears
Inciting and
inviting me.
Limitless undying
love
which shines around
me
like a million suns
It calls me on and
on
across the universe.
Jai Guru Deva Om...
Сумерки. Осень.
Воздух чуть слышно звенит
ожиданьем чего-то.
Тихо.
Только сухая трава
звоном тревожным торопит
синие сумерки.
О неизвестном, но неизбежном
тоскует она,
ждет — и не ждет,
чтоб упал на нее
первый снег.
1980
* * *
Twilight and Autumn.
And sorrowful sky
spreads so wide.
Air is ringing so
faintly
in tremor of
waiting.
Silent and still is
the earth.
Only the blades of
dry grass
ring the alarm
hurrying blue twilight
to come.
The dry grass is
yearning
for unknown, unborn
but inevitable,
willing and fearing
and waiting
the first snow to
fall.
2002
олень
ревет,
зима
сыплет снегом,
лето
ушло.
Холоден
ветер и резок,
солнце
низко,
короток
его путь,
море
вздымается выше.
Темно-красным стал папоротник
и
утратил свои очертанья;
Дикий
гусь издает
свой
привычный крик.
Холод
уже взял в плен
крылья
птиц.
Пришло
время льда —
вот моя
весть.
the stag bells,
winter snows,
summer has gone,
Wind high and cold,
the sun low,
short its course,
the sea running
high.
Deep red the
bracken,
its shape is lost;
the wild goose has
raised
its accustomed cry.
Cold has seized
the birds' wings;
season of ice,
this is my news[1].
dordaid dam;
snigid gaim;
ro faith sam;
2. Gaeth ard uar;
isel grian;
gair a rrith,
ruirthech rian;
3. Roruad rath;
ro cleth cruth;
ro gab gnath
guigrann guth.
4. Ro gab uacht
etti en;
aigre re;
e mo scel[2].
Пепельно-серое небо.
Голубой кристаллический свет
фонарей в пушистом тоннеле
одурманенных вьюгой веток.
Тихо, тихо.
Лишь гроздья рябины
чуть покачиваются в заснеженном сне.
Час ночи.
Миллениум еще спит
в чертогах хмурой Снегурочки,
приземлившейся после предновогодней оттепели
на Вернадах.
2000
О.К.
Кораллы белые
заснеженных кустов
и веер-фейерверк пушистых ярких веток.
Хиросигэ листы — зонты, зонты под снегом, —
Проспект Вернадского — Япония из снов.
2000
В.
Белый день позабыт
в невесомом падении снега,
и на сердце светло —
просто свет, без особых причин.
И деревья стоят,
как свидетели белого бреда,
соучастники снов
и соавторы странных картин.
На
Бульварном Кольце — ни души,
Только
контуры лип
между
белой притихшей землей
и
оттаявшим небом.
На
февральском холсте —
просто
свет, без особых причин.
И
мой путь занесен
мокрым,
ласковым, сказочным снегом,
и
сквозь белый приснившийся город
я
еду к тебе —
ты
сказал, что ты дома один.
...А
в квартире тепло.
Там
за пыльным стеклом
зеленеет
угрюмою бронзой
браслет
из Помпеи,
и
трехцветная кошка
лениво
поводит пушистым хвостом,
а
сквозь жалюзи — крыши и снег.
—
Опусти их скорее!
Мы
затеряны в снежном раю,
и
неважно, что будет потом.
Разговор
— просто так — Гендель, чай,
и
твой взгляд все смелее,
а
на стенах — коллекция бабочек —
ах,
ляпис-лазурь этих эльфовых крыл! —
Мне
б трехцветною кошкою стать,
чтобы
запросто прыгнуть к тебе на колени...
—
Замело, замело.
Но
в квартире тепло.
Ну
давай, пей свой чай,
пей,
пока не остыл.
Замело,
замело,
и
квартира — подобье ковчега,
и
февраль, как всегда,
Пастернака
забыть не дает.
Град
Москов затонул
во
всемирном потопе из снега...
и
над площадью Пушкин —
как
остров.
А
снег все идет.
1995
С неба падают
из прозрачнейшей
и сверкающей синевы
не снежинки, нет, —
души ангелов,
ностальгирующих
по Земле.
...И деревья пылают белым,
к солнцу тянут султаны веток.
А по контуру — линии инея,
фаберже, веера алмазные
тех богинь,
что давно не здесь.
...И серебряной тонкой сеткой
тополиные светятся ветки.
Опадают белые искры.
Это иней под солнцем — не тает,
нет! — обретает способность летать.
...Тень от старого чертополоха.
Он всю зиму провел,
созерцая метели, качаясь, —
а теперь пробудился под солнцем.
— Эта тень, сиренево-синяя,
так сияет каллиграфически
на посверкивающем снегу!
Светотень.
Долгий день.
Ностальгия.
С неба —
ангелы,
будды,
богини
близоруко на Землю глядят.
А снежинки летят и летят.
2000
Феодосия.
Фиолетовая кисея.
Лиловая дымка,
наброшенная
на остовы старых
столетий.
Дворики, дворики,
желтые домики, —
окна открыты,
пахнет вечернею трапезою,
и — Пахмутова по трансляции.
Кошки, асфальт, тополя...
море — там, в темноте.
Здесь — земля.
И любовь — прямо здесь, на краю ночи
(раскладушка бесстыдно скрипит), —
потому что в доме —
жарко. Очень.
Море. Серый рассвет.
Очень явственно все:
серый песок, горизонт,
синеватые створки мидий
с перламутровым нежным изгибом...
Море. Серый рассвет.
Розовые лучи
медлят на крыльях чаек.
Выхода больше нет.
Бог, как всегда, молчит.
Бог нас не замечает.
Страшно вдвоем.
— Купаться пойдем?
...Утренний кофе —
от Кафы — к Голгофе.
И, помедлив, — обратно:
от Голгофы — до Кафы.
Море, и море, и море —
обречено возвращаться, —
по ночам — безнадежное счастье,
по утрам — безмятежное горе.
...А на самой кромке заката —
Бесконечный Твой виноградник
в сумерках феодосийских
вдруг полыхнет, неистов.
Лишь успеешь крикнуть: «Не надо!» —
и исчезнет все.
Каменисты
уступы.
Неуступчивы
тропы.
Клото,
Лахесис, Атропос[3]
у
тебя за плечами стоят.
Вдруг,
в долине — кудрявый сад.
Среди
выжженных солнцем холмов —
Соловьиный
забытый сад.
Без
оград.
—
Ну как, рад?
Мелкие
жгучие розы
льются
в расплавленном воздухе,
в
зыбком лиловом мареве,
в
многовековом вареве, —
вьющиеся
розы
ждут
тебя и дрожат.
—
Войди же в свой сад!
...А
надо всем,
ниоткуда,
с небесных стогн, —
главный
звук, — голубиный стон,
знак
тоски из глубин времен.
—
Голубиное одиночество.
Отражается
стон от стен,
словно
тоже попался в плен.
—
Как пророчество.
Феодосия!
Этой осенью
до
тебя ли я доберусь?
Доберусь,
доплыву, и еще — доживу.
Или
просто тебе приснюсь.
Феодосия!
— Как прилив о скалы,
первой
нотою Божьей октавы
бьется
имя твое, рассыпаясь
брызг
бесчисленных кисеей.
Феодосия,
можно, — останусь?
Нет?
Тогда ты побудешь со мной?
Хоть
немного...
1984,
1997
[1]Цит. по: Sharkey J. Celtic Mysteries. The Ancient Religion. London, Thames & Hudson. 1975. P. 14.
[2]Цит. по: Матюшина И.Г. Древнейшая лирика Европы. М.: РГГУ. 1999. С. 231.
[3]Мойры, в греческой мифологии - дочери Зевса и Фемиды, богини судьбы.